Съездили вчера домой к моей маме. Заехали по пути в Патерсон – набрали всего на ужин. Приехали домой. Я – на кухню. Боря – в ванную. Пока поставила мясо, решила вынести мусор -– все равно готовить еще рано. Рванула в ванную и чуть не заорала от боли, которая, сука, прямо из груди таким острым чем-то шпарит. Боря заперся в ванной и разговаривает с Ней.

Я заныла потихоньку, просто чтоб не дай бог хоть слово услышать, как он врет ей, как удивляется, может, ее рассказу о чем-то, как обещает что-нибудь. Не дай бог самой себе признаться, что хоть слово услышала. Ною, а сама руками обхватила себя за живот и бегом на улицу – потому что сейчас просто разорвет всю от боли – на кусочки по стенам размажет… Кому потом все это надо.



читать дальшеДрожащими ногами качусь по ступенькам – лифта не дождаться. И понимаю – обманываю я кого? Только себя. Инна, нет НАС, есть ОНИ и есть ТЫ. И этой ТЕБЕ там, у НИХ, не место. ОН не ТВОЙ, а ЕЕ. А ТЫ – НИЧЬЯ.

У меня в эпиграфе написано, что я одна и счастлива. По-моему, даже абсолютно. Но ведь это обман!!! Кого я обманываю? Зачем? Мы каждый день вдвоем, но не вместе.

Я долго не возвращалась. Думала вернусь, а он уже все больницы, все морги и МЧС обзвонил. Вхожу – а он еще в ванной.

Ну блин, что я сейчас должна сказать. Нет слов и комментариев…

Проглотила все, спрятала, зажала, задушила, затоптала, сверху попрыгала, кулаками вбила носками туфелек втерла и каблуком разбила. Улыбнулась и пошла на кюхню – готовить. Нельзя на кухню со слезами и плохим настроением. Ничего не получится.

Спагетти уложены, мясо сделано, белый соус с грибами – тоже. А сама дорезаю последнее – и даже ножа не вижу. От боли. Сидит дядька с молотком у виска. И делать ему больше нечего – долбит, долбит. И тетка у уха уселась и все шепчет: выгони его, будь гордой, будь сильной, будь собой, зайди к нему и покажи, где тут у тебя двери строители установили еще в прошлом веке...

Я притворилась дурочкой и не поняла ничего, что она сказала. Прихлопнула полотенцем все мысли, вкатила столик и сервировала его еще минут 15. Красота получилась!

Вкатываю в комнату, на стаканы смотрю, чтоб не перевернулись – он в пасьянс играл – и радостным таким свинячьим повизгиванием: «Зая, спагетти с мясом под белым соусом с грибами и…» Поднимаю глаза. Он на меня не смотрит, а только зажимает рот так страшно, так сильно правой рукой, и лицо все от слез пылает, мокрое. И даже цвет глаз янтарный – не различить: там такой ужас, такая боль, прозрение будто…

И все, что я душила, убивала, втаптывала, прятала – все наружу из груди! И руками не прикроешь, не удержишь. Все – вон! Криком, плачем, ревом вообще нечеловеческим.

Сорвалась, ключи в руки – и вон из дома. Бежать-бежать-бежать… А не могу. Упала на лавочку около переполненной мусорки в соседнем дворе и как волчица на луну, вою в себя, внутрь… Я всегда такая… закрытая… Без чувств снаружи, как мама говорит. Гнию изнутри.

Хотела уехать кататься на трамвае по кругу – нет ни денег, ни телефона – только ключи. Это у Земфиры трамваи от края до края. А у нас – есть кольцевые. Так и называются…

Подняла голову – вообще сил нет, когда внутри такое хим реакции – без очков нифига не вижу. Показалось, Боря. Я вслух – сама себе, чтоб с ума не сойти: «Теперь тебе везде он будет мерещиться, да, Ина?» А сама знаю – он сейчас все равно у соседей ключ попросит и уедет. И не будет его машины у подъезда, и останется стоять, одиноко и нетронуто, остывший столик с тарелками и стаканами, и Подшипник будет тихонько скулить на подушке, став на задние лапки и сложив на груди передние, потому что нет Бориного плеча, где он всегда сидел и тыкал мокрым носом и усами в его ухо. А Боря смеялся и дергал плечом – боится щекотки… И как я объясню своему маленькому Крысу, что он уже никогда не вернется и не подставит плечо, не будет смеяться так громко, весело и заразно… А ночью противная сухая липа будет бить в окно. И мне будет очень одиноко и пусто под уютным мягким пледом одной…

Вот это сопли!!!

Так вот, поднимаю голову другой раз – действительно Боря. Подошел, обнял. Помолчали. Все поняли.

Он понял, что мне очень больно, что виноват он. А я поняла, что он так не хотел. А по-другому почему-то не может.

-Пойдем, все остынет. И Подшипник будет волноваться.

А я встала – а идти не могу. И говорить не могу. Внутри все то, что сгнило, осело и не пускает, как якорь, как груз… Он взял меня на руки и средь бела дня через дворы, бабушек на лавочках, магазины и стоянки – нес меня домой.

Потом был футбол на DVD, сервированный, опустевший столик, ванная со свечами, и какой-то фильм на ночь…

А Подшипник вытащил из тарелки самую длинную спагетти и протащил ее по всей простыни, какашка. Потом залез лапками в белый соус и проторил по скатерти бежевую дорожку к розетке с вареньем. Слизал все капельки алкогольного чего-то из яблока, но не сидра со стакана, пищал лежа пузиком вверх и лез целоваться в губы. Царапал обгоревшие плечи и снова щекотал носом Борьку. Выкрал малинку и принес угощать Борю, но тот отказался, и Пошипник уронил ягодку мне на ногу. Смешной Крыс…

Утром я разбудила Борю горячим кофе, (который уже день по счету начинается так же?) он отвез меня на работу (и это уже было) и посадил мне батарею (постоянно), т.к. уже перевелся на 30 копеек. А я еще не перевелась…



Кого я обманываю – я не знаю. И не хочу пока знать.

Мне хорошо с ним, даже так… Без гордости и самоуважения… Тряпкой, соплей… Почти женой… Я сижу на работе и решаю, что приготовить: клецки с мясом (он их обожает просто) или картошку с грибами. Он приедет и снова скажет, что я чудо. И снова растянется мое несуществующее на самом деле счастье. Или это даже не мое – счастье-то?…

Ху ноус? А никто! Даже я не знаю сама. И не хочу. Уже сказала… Дура… Уже чужая…